Присутствие советских представителей на Симпозиуме было важным для Академии, поскольку он был посвящён 100-летию открытия, сделанного русским учёным С.Н. Виноградским. Но за группу официальных делегатов Академия заплатила всё, включая оргвзносы за присутствие на конференции, а за нас нет. Поэтому нас волновало: а пустят ли нашу группу внутрь. Как приехали – сразу пошли в оргкомитет: так и так, мы – туристы и научники одновременно, хотим присутствовать на заседаниях, но валюты на оргвзносы не имеем, просим разрешить присутствовать на заседаниях.
Немцы посовещались, попросили нас расписаться в листе допущенных участников и выдали ещё каждому по 200 марок на кофе-брейки.
Академия никогда не была богатой организацией в отношении свободных средств. Поэтому гостиница нам была снята малюсенькая и частная, а номера были на двоих. При этом кровать была одна, но крепкая и широкая, эдакий сексодром. Логично – если вы просто друзья, то можете взять смежные номера, а уж если селитесь вместе… Мне в сотоварищи попался молодой саратовец Игорь Жулин, ныне профессор университета Теннесси. Уж не знаю, какое я в те годы производил на него впечатление, но он долго и упорно сидел внизу в баре гостиницы и приходил в кровать только после того, как я засыпал.
Это не только с нами было. Мне рассказывали, что когда наши старенькие академики приезжали в Париж на конференции и селились по двое в один номер (= в одну койку), то французы говорили, что СССР – пример толерантности: формально гомосексуализм запрещён, а посмотрите на этих старпёров: уже песок из них сыплется, а всё туда же!..
Для меня этот Симпозиум оказался не только интересной поездкой, но я ещё и познакомился вживе с теми коллегами, с кем переписывался ряд лет, ни разу их не видав и не зная, как они выглядят (интернета ведь ещё не было).
Появились и новые знакомые. Выступает американский биохимик Дрейк – смотрю и удивляюсь: внешнего сходства нет, а мимика, движения – ну прямо вылитый мой первый шеф Сорокин! Начал я его рисовать. Из ряда за мной наклоняется наша делегат Дубинина и говорит: - Тебе не кажется, что он на Сорокина похож? – В перерыве гуляю во дворе – подходит ко мне Дрейк: - Простите, моя подруга в зале видела, что вы меня рисовали. А можно мне посмотреть рисунок? – Хм. Можно. Но лучше не надо. – Но можно? – Можно, но не надо. – Дайте посмотрю. – Показал. Посмотрел. Помрачнел, похмыкал, пошёл прочь. Окликаю – он возвращается. – Как, по вашему мнению – похож? – Похож. – Тогда распишитесь рядом с рисунком! – Ну, куда ж ему деваться – расписался. Я его утешил тем, что объяснил, что я по жизни плохо воспитан, рисую и сочиняю не как есть, а как получится. Вот, говорю, например, про председательствующего Томаса Брока, которой славен изучением экстремофилов в источниках Йеллоустонского парка, я сочинил лимерик:
Once there lived Professor Brock,
He studied life in the spring on a rock.
He met a girl
And said: - That’s all,
I’ll study life inside of the rock.
Дрейк от радости затопотал на месте, сказал: - Это правда, он как раз такой и есть! – и радостно унёсся. В последний день симпозиума был банкет-фуршет в мэрии Гёттингена. Мы своей кучкой советских научных туристов оккупировали скромный столик в уголке, когда ко мне подлетел возбуждённый Дрейк с бокалом: - He met a woman, как там было? – Не met a girl… - Ага! – и он радостно унёсся к центральному столику. И понял я, что все отношения с Броком мне на будущее закрыты.
